Ильф и Петров в двенадцати стульях прекрасно описали собирательный образ такого автора. Даже добавить нечего,-

4 августа 2013 в 09:00 бонч - бруевич пишет:
бб> В каждом из журналов минимум два-три новых
бб> автора. Бездарей не печатали.
бб> Если десять журналов помножить на трёх авторов и
бб> на двенадцать месяцев в году, да ещё лет на
бб> тридцать читательского азарта - уже будет около
бб> 10 тысяч авторов. Смотри-ка, сходится!
бб> Самим, блин, писать было некогда!

Ильф и Петров в двенадцати стульях прекрасно описали собирательный образ такого автора. Даже добавить нечего,-


Глава XXIX. Автор 'Гаврилиады'

Когда мадам Грицацуева покидала негостеприимный стан канцелярий, к Дому народов уже стекались служащие самых скромных рангов: курьеры, входящие и исходящие барышни, сменные телефонистки, юные помощники счетоводов и бронеподростки.

Среди них двигался Никифор Ляпис, очень молодой человек с бараньей прической и нескромным взглядом.

Невежды, упрямцы и первичные посетители входили в Дом народов с главного подъезда. Никифор Ляпис проник в здание через амбулаторию. В Доме народов он был своим человеком и знал кратчайшие пути к оазисам, где брызжут светлые ключи гонорара под широколиственной сенью ведомственных журналов.

Прежде всего Никифор Ляпис пошел в буфет. Никелированная касса сыграла матчиш и выбросила три чека, Никифор съел варенец, вскрыв запечатанный бумагой стакан, и кремовое пирожное, похожее на клумбочку. Все это он запил чаем. Потом Ляпис неторопливо стал обходить свои владения.

Первый визит он сделал в редакцию ежемесячного охотничьего журнала 'Герасим и Муму'. Товарища Наперникова еще не было, и Никифор Ляпис двинулся в 'Гигроскопический вестник', еженедельный рупор, посредством которого работники фармации общались с внешним миром.

- Доброе утро, - сказал Никифор. - Написал замечательные стихи.

- О чем? - спросил начальник литстранички.На какую тему? Ведь вы же знаете, Трубецкой, что у нас журнал:

Начальник для более тонкого определения сущности 'Гигроскопического вестника' пошевелил пальцами.

Трубецкой-Ляпис посмотрел на свои брюки из белой рогожи, отклонил корпус назад и певуче сказал:

- 'Баллада о гангрене'.

- Это интересно,- заметила гигроскопическая персона. - Давно пора в популярной форме проводить идеи профилактики.

Ляпис немедленно задекламировал:



Страдал Гаврила от гангрены,
Гаврила от гангрены слег:



Дальше тем же молодецким четырехстопным ямбом рассказывалось о Гавриле, который по темноте своей не пошел вовремя в аптеку и погиб из-за того, что не смазал ранку йодом. - Вы делаете успехи, Трубецкой,- одобрил редактор,- но хотелось бы еще больше: Вы понимаете?

Он задвигал пальцами, но страшную балладу взял, обещав уплатить во вторник.

В журнале 'Будни морзиста' Ляписа встретили гостеприимно.

- Хорошо, что вы пришли, Трубецкой. Нам как раз нужны стихи. Только - быт, быт, быт. Никакой лирики. Слышите, Трубецкой? Что-нибудь из жизни потельработников и вместе с тем, вы понимаете?..

- Вчера я именно задумался над бытом потельработников. И у меня вылилась такая поэма. Называется: 'Последнее письмо'. Вот:



Служил Гаврила почтальоном,
Гаврила письма разносил: .



История о Гавриле была заключена в семьдесят две строки. В конце стихотворения письмоносец Гаврила, сраженный пулей фашиста, все же доставляет письмо по адресу.

- Где же происходило дело? - спросили Ляписа. Вопрос был законный. В СССР нет фашистов, за границей нет Гаврил, членов союза работников связи.

- В чем дело? - сказал Ляпис. - Дело происходит, конечно, у нас, а фашист переодетый.

- Знаете, Трубецкой, напишите лучше нам о радиостанции.

- А почему вы не хотите почтальона?

- Пусть полежит. Мы его берем условно. Погрустневший Никифор Ляпис-Трубецкой пошел снова в 'Герасим и Муму'. Наперников уже сидел за своей конторкой. На стене висел сильно увеличенный портрет Тургенева, а пенсне, болотных сапогах и с двустволкой наперевес. Рядом с Наперниковым стоял конкурент Ляписа - стихотворец из пригорода.

Началась старая песня о Гавриле, но уже с охотничьим уклоном. Творение шло под названием: 'Молитва браконьера'.



Гаврила ждал в засаде зайца,
Гаврила зайца подстрелил.



- Очень хорошо! - сказал добрый Наперников. Вы, Трубецкой, в этом стихотворении превзошли самого Энтиха. Только нужно кое-что исправить. Первое - выкиньте с корнем 'молитву'.

- И зайца,- сказал конкурент.

- Почему же зайца? - удивился Наперников.

- Потому что не сезон.

- Слышите, Трубецкой, измените и зайца. Поэма в преображенном виде носила название.'Урок браконьеру', а зайцы были заменены бекасами. Потом оказалось, что бекасов летом тоже не стреляют. В окончательной форме стихи читались:



Гаврила ждал в засаде птицу.
Гаврила птицу подстрелил: и т.д.



После завтрака в столовой Ляпис снова принялся за работу.

Белые брюки мелькали в темноте коридоров. Он входил в редакции и продавал многоликого Гаврилу.

В 'Кооперативную флейту' Гаврила был сдан под названием 'Эолова флейта'.



Служил Гаврила за прилавком.
Гаврила флейтой торговал:



Простаки из толстого журнала 'Лес, как он есть' купили у Ляписа небольшую поэму 'На опушке'. Начиналась она так:



Гаврила шел кудрявым лесом,
Бамбук Гаврила порубал.



Последний за этот день Гаврила занимался хлебопечением. Ему нашлось место в редакции 'Работника булки'. Поэма носила длинное и грустное название: 'О хлебе, качестве продукции и о любимой'. Поэма посвящалась загадочной Хине Члек. Начало было по-прежнему эпическим:



Служил Гаврила хлебопеком,
Гаврила булку испекал:



Посвящение, после деликатной борьбы, выкинули. Самое печальное было то, что Ляпису денег нигде не дали. Одни обещали дать во вторник, другие - в четверг, или пятницу - через две недели. Пришлось идти занимать деньги в стан врагов - туда, где Ляписа никогда не печатали.

Ляпис спустился с пятого этажа на второй и вошел в секретариат 'Станка'. На его несчастье, он сразу же столкнулся с работягой Персицким.

- А! - воскликнул Персицкий. - Ляпсус!

- Слушайте,- сказал Никифор Ляпис, понижая голос, - дайте три рубля. Мне 'Герасим и Муму' должен кучу денег.

- Полтинник я вам дам. Подождите. Я сейчас приду.

И Персицкий вернулся, приведя с собой десяток сотрудников 'Станка'. Завязался общий разговор.

- Ну, как торговали? - спрашивал Персицкий.

- Написал замечательные стихи!

- Про Гаврилу? Что-нибудь крестьянское? 'Пахал Гаврила спозаранку, Гаврила плуг свой обожал'?

- Что Гаврила! Ведь это же халтура! - защищался Ляпис. - Я написал о Кавказе.

- А вы были на Кавказе?

- Через две недели поеду.

- А вы не боитесь, Ляпсус? Там же шакалы!

- Очень меня это пугает! Они же на Кавказе не ядовитые!

После этого ответа все насторожились.

- Скажите, Ляпсус,- спросил Персицкий,- какие, по-вашему, шакалы?

- Да знаю я, отстаньте!

- Ну, скажите, если знаете!

- Ну, такие: в форме змеи.

- Да, да, вы правы, как всегда. По-вашему, ведь седло дикой козы подается к столу вместе со стременами.

- Никогда я этого не говорил! - закричал Трубецкой.

- Вы не говорили. Вы писали. Мне Наперников говорил, что вы пытались всучить ему такие стишата в 'Герасим и Муму', якобы из быта охотников. Скажите по совести. Ляпсус, почему вы пишете о том, чего вы в жизни не видели и о чем не имеете ни малейшего представления? Почему у вас в стихотворении 'Кантон' пеньюар - это бальное платье? Почему?!

- Вы - мещанин,- сказал Ляпис хвастливо.

- Почему в стихотворении 'Скачка на приз Буденного' жокей у вас затягивает на лошади супонь и после этого садится на облучок? Вы видели когда-нибудь супонь?

- Видел.

- Ну, скажите, какая она!

- Оставьте меня в покое. Вы псих!

- А облучок видели? На скачках были?

- Не обязательно всюду быть! - кричал Ляпис.Пушкин писал турецкие стихи и никогда не был в Турции.

- О да, Эрзерум ведь находится в Тульской губернии.

Ляпис не понял сарказма. Он горячо продолжал:

- Пушкин писал по материалам. Он прочел историю Пугачевского бунта, а потом написал. А мне про скачки все рассказал Энтих.

После этой виртуозной защиты Персицкий потащил упирающегося Ляписа в соседнюю комнату. Зрители последовали за ними. Там на стене висела большая газетная вырезка, обведенная траурной каймой.

- Вы писали этот очерк в 'Капитанском мостике'?

- Я писал.

- Это, кажется, ваш первый опыт в прозе? Поздравляю вас! 'Волны перекатывались через мол и падали вниз стремительным домкратом:' Ну, удружили же вы 'Капитанскому мостику'! 'Мостик' теперь долго вас не забудет, Ляпис!

- В чем дело?

- Дело в том, что: Вы знаете, что такое домкрат?

- Ну, конечно, знаю, оставьте меня в покое:

- Как вы себе представляете домкрат? Опишите своими словами.

- Такой: Падает, одним словом.

- Домкрат падает. Заметьте все! Домкрат стремительно падает! Подождите, Ляпсус, я вам сейчас принесу полтинник. Не пускайте его!

Но и на этот раз полтинник выдан не был. Персицкий притащил из справочного бюро двадцать первый том Брокгауза, от Домиций до Евреинова. Между Домицием, крепостью в великом герцогстве Мекленбург-Шверинском, и Доммелем, рекой в Бельгии и Нидерландах, было найдено искомое слово.

- Слушайте! 'Домкрат (нем. Daumkraft) - одна из машин для поднятия значительных тяжестей. Обыкновенный простой Д., употребляемый для поднятия экипажей и т. п., состоит из подвижной зубчатой полосы, которую захватывает шестерня, вращаемая помощью рукоятки:' И так далее. И далее: 'Джон Диксон в 1879 г. установил на место обелиск, известный под названием 'Иглы Клеопатры', при помощи четырех рабочих, действовавших четырьмя гидравлическими Д.'. И этот прибор, по-вашему, обладает способностью стремительно падать? Значит, Брокгауз с Эфроном обманывали человечество в течение пятидесяти лет? Почему вы халтурите, вместо того чтобы учиться? Ответьте!

- Мне нужны деньги.

- Но у вас же их никогда нет. Вы ведь вечно рыщете за полтинником.

- Я купил мебель и вышел из бюджета.

- И много вы купили мебели? Вам зa вашу халтуру платят столько, сколько она стоит, грош!

- Хороший грош! Я такой стул купил на аукционе:

- В форме змеи?

- Нет. Из дворца. Но меня постигло несчастье. Вчера я вернулся ночью домой:

- От Хины Члек? - закричали присутствующие в один голос. - Хина!.. С Хиной я сколько времени уже не живу. Возвращался я с диспута Маяковского. Прихожу. Окно открыто. Я сразу почувствовал, что что-то случилось.

- Ай-яй-яй! - сказал Персицкий, закрывая лицо руками.- Я чувствую, товарищи, что у Ляпсуса украли его лучший шедевр 'Гаврила дворником служил, Гаврила в дворники нанялся'.

- Дайте мне договорить. Удивительное хулиганство! Ко мне в комнату залезли какие-то негодяи и распороли всю обшивку стула. Может быть, кто-нибудь займет пятерку на ремонт?

- Для ремонта сочините нового Гаврилу. Я вам даже начало могу сказать. Подождите, подождите: Сейчас: Вот: 'Гаврила стул купил на рынке, был у Гаврилы стул плохой'. Скорее запишите. Это можно с прибылью продать в 'Голос комода': Эх, Трубецкой, Трубецкой!.. Да, кстати. Ляпсус, почему вы Трубецкой? Почему вам не взять псевдоним еще получше? Например, Долгорукий! Никифор Долгорукий! Или Никифор Валуа? Или еще лучше: гражданин Никифор Сумароков-Эльстон? Если у вас случится хорошая кормушка, сразу три стишка в 'Гермуму', то выход из положения у вас блестящий. Один бред подписывается Сумароковым, другая макулатура - Эльстоном, а третья - Юсуповым: Эх вы, халтурщик!..