В американском госпитале

Вот когда я смерти испугался,
позабыв, что должен мир спасти,
когда сняли с моей шеи галстук
руки негритянки-медсестры.

И когда я с жалобным намёком
взглядом показал на туалет,
шприц её был твёрд, а глаз намётан:
"Кровь - сначала". Вот и весь ответ.

Эта чёткость профессионалки,
слёзы не ронявшей на халат,
сразу показала мне, как жалки
те, кто жалость выпросить хотят.

Я ей благодарен - даже очень.
Почему мне всё же до сих пор
снятся изжалившиесяочи
наших сердобольных медсестёр?

И на чём Россия продержалась,
что её спасает и спасло?
Христианство наших женщин -
жалость,
горькое второе ремесло.

Что я вспомнил? Детство,
Транссибирку,
у плетня частушки допоздна,
а в американскую пробирку
кровь моя по капле поползла.

Где-то в Оклахоме и Айове
неужели высохнет душа
капельками русской моей крови,
всосанными в землю США?

Новая Россия сжала с хрустом
и людей, и деньги в пятерне.
Первый раз в ней нет поэтов русским
места ни на воле, ни в тюрьме.

На кавказе вороны жиреют,
каркают, проклятые, к беде.
Но в России всё-таки жалеют,
как не могут пожалеть нигде.

Я подростком был в чужой шинели.
С жалости учились мы любви,
женщин обезумевших жалели,
нас они жалели, как могли.

Пасечница, в страсти простовата,
с метками пчелиными на лбу.
"Я тебя жалею..." - простонала.
Это было: "Я тебя люблю".

Мы в стране, к несчастьям
небрезгливой,
словно дети жалости, росли
под защитой пьяненькой, слезливой
нежной матерщинницы - Руси.

Если застреваю в загранице,
слышат - сердце сжалось ли во мне
чуткие российские больницы,
нищие, но жалостливые.

Нянечки умеют осторожно,
как никто, кормить и умывать.
Если жить в России невозможно,
то зато в ней лучше умирать.
Е.Евтушенко. 1996г.